Материал по тема "Образная система Корана" для студентов 3 к. факультета востоковедения

* Шидфар Б.Я. ОСНОВЫ ОБРАЗНОЙ СИСТЕМЫ КОРАНА Коран – одно из древнейших произведений арабской рифмованной прозы. Композиционно суры построены обычно по одному плану: – обращение к верующим, призыв следовать «прямым путем» и не поддаваться козням шайтана; – затем упоминаются предшественники и «собратья» пророка Мухаммеда – пророки Адам, Ной, Авраам, Моисей и т.д., проводится аналогия между этими пророками; – после этого обычно помещаются описания рая и ада и идет речь о воздаянии за грехи. Многие суры начинаются восхвалением Аллаха. Здесь та же «обычность», повторяемость сюжетов, которая была характерна для бедуинской доисламской поэзии. По мнению исследователей, Мухаммед имел перед собой какие-то образцы, определенные формы, традиции, на которые он опирался. С одной стороны, это могли быть жреческие (шаманские) заклинания, откуда, по всей вероятности, идет употребление рифмованной прозы, коротких «рубленых» ритмов, близких к размеру раджаз, а с другой – проповеди ханифов. Правда, эти проповеди до нас не дошли, но, без сомнения, они существовали. О популярности самого явления пророчества говорит факт появления и при жизни Мухаммеда и после его смерти целого ряда пророков, деятельность которых позже была зафиксирована как враждебная «истинному пророку». Однако коранические суры отличаются большой индивидуальной окрашенностью, и их план принадлежит, очевидно, самому Мухаммеду. «Номенклатура» сюжетов Корана весьма ограниченна. Это, во-первых, библейские легенды, основное место среди которых занимает легенда о Моисее и фараоне, встречающаяся в более или менее полном виде почти во всех сурах (кроме очень коротких), о всемирном потопе, о Лоте, Моисее и Соломоне. Но если в Библии эти легенды излагаются в цельном виде, то здесь их элементы вкраплены в отдельные суры в виде своего рода иллюстративного материала. Можно пересчитать по пальцам те суры, в которых эти легенды встречаются в виде последовательного повествования, т.е. где их изложение служит самоцелью. В большинстве случаев они представляют собой один из необходимых элементов проповеди. Фрагменты из библейских легенд композиционно продиктованы необходимостью подкрепить высказывания Мухаммеда о его пророческом даре. Согласно обычному плану его проповеди (с рядом незначительных вариантов) после обращения к верующим (или, наоборот, неверным) следовали слова пророка о том, что и до него «люди опровергали слова провозвестников». И Мухаммед приводит в пример своим соплеменникам Адама, Ноя, Лота, Моисея и «чисто арабских» героев – пророков племен Ад, Самуд-Худа и Салиха. Излюбленным сюжетом является также изложение легенды о поклонении ангелов Адаму и об отказе сатаны поклониться человеку, сотворенному из глины, в то время как он сотворен из огня, и об изгнании сатаны из рая. Следующий ряд сюжетов, которые по частоте употребления стоят на втором месте, – так называемые «эсхатологические» мотивы, т.е. картины Страшного суда, ада и рая. С помощью разнообразных сюжетов создаются многочисленные вариации, где сюжеты, компонуясь в разнообразной последовательности, подвергаются, кроме того, разнообразной обработке. Для иллюстрации можно сравнить обработку легенды о Моисее в различном объеме с разработкой разных мотивов этой легенды в разных сурах (суры 2, 7, 11,14,23,26,27). Слова Моисея, к которым должно быть особое отношение как к подлинным высказываниям пророка, на самом деле варьируются совершенно свободно. Таким образом, в одних сурах одна и та же легенда рассказывается очень сжато – в одном-двух стихах, в других – занимает значительное место, почти до ста стихов. В разных сурах, причем могут обыгрываться разные мотивы легенды (эпизод с посохом, спор с жрецами фараона и с египетскими чародеями, явление Бога Моисею в огне и т.д.). Особенно явственно явление варьирование обнаруживает себя в изложении легенды о Ное, Соломоне, Давиде, Худе, Салихе и др. В некоторых сурах легенда о потопе излагается весьма подробно, в других – кратко. Здесь, как видим, наблюдается тот же принцип обычности (привычности), повторяемости сюжетов, что и в джахилийской поэзии. В композиции сур (особенно длинных и многосюжетных) отражается эстетика контрастного, которая наблюдалась и в джахилийской поэзии. Принято говорить о том, что Коран отличается «отрывочностью», «экстатичностью», «несвязанностью» отдельных стихов внутри сур. В действительности «экстатичность» является отражением в своеобразном жанре проповеди привычных эстетических взглядов араба VII в., привыкшего ценить в любом жанре искусства слова прежде всего эмоциональность, которая достигается не строго логической связью рассуждений, сюжетов или образов, а контрастным их противопоставлением. В этом отношении показательно противопоставление в Коране сюжетов ада и рая. Для Корана это основные сюжеты, «узловые» моменты, которые должны обратить на себя внимание слушателей, так как весь пафос Корана состоит в том, чтобы, с одной стороны, устранить грешников – язычников – адскими муками и, с другой стороны, дать представление праведникам-мусульманам представление о том блаженстве, которое ожидает их на том свете. Эти контрастные сюжеты проходят почти в каждой суре, как и образы «истинного пути» (худан) и «заблуждения» (далал). Они почти никогда не выступают изолированно, а стоят непосредственно друг за другом в любой последовательности в зависимости от того, как построена предшествующая часть проповеди: «Принеси радостную весть тем, что уверовали и делали добрые дела. Для них уготованы сады, где протекают реки.… Там им уготованы чистые жены, и они вечно будут там пребывать» (2 сура,25). Этому описанию предшествует следующий стих: «А если вы не делали добрых дел и не будете их делать, то бойтесь пламени, пищей которому служат люди, и камни уготованы для неверных, чтобы их побивать» (2 сура, 24). Иногда эти контрастные сюжеты разделены несколькими стихами, обычно фрагментарными, чаще всего рассуждениями, призывами к верующим и т.д. Часто вместо описания ада используется эквивалент – описание Судного дня. Очевидно, именно этот сюжет составляет первоначальный композиционный центр Корана, его сюжетный стержень, вокруг которого впоследствии стали наслаиваться остальные сюжеты. Описание картин райского блаженства и прославление Аллаха составляют второй сюжетный стержень, который также впоследствии стал обрастать более сложным и разнородным сюжетным материалом. В Коране ощущается тяготение к сюжетной и образной контрастности, ведущей к усилению эмоционального эффекта. Еще древнеарабская поэзия ценила выше всего эффектное начало, которое должно было дать определенное настроение. И действительно, начальные строки бедуинских стихов отличаются наибольшей выразительностью по сравнению с последующими. Ту же характерную особенность можем заметить и в Коране, где эффектные начала сур дают тон всем последующим стихам. Чаще всего к концу суры эмоциональный заряд как бы расходуется, а первые стихи сур обычно отличаются наибольшей эмоциональной насыщенностью, чему способствует неожиданность, необычность начала, употребление непонятных или редких слов, нуждающихся в объяснении, восклицаний и клятв: «Это писание несомненное, истинный путь для богобоязненных». Первый стих «Во имя Аллаха милостивого, милосердного» повторяется во всех сурах, кроме очень коротких, а за ним могут следовать три буквы, которые можно толковать по-разному. Есть и другой путь выделения начала – это обычное начало, как бы зачин. Казалось бы, что эти два явления (обычный зачин и эффектное начало) противоречат друг другу. Однако это противоречие лишь кажущееся. Необычность начала в более коротких сурах является способом привлечения внимания слушателей. С другой стороны, однотипные и даже дословно повторяющиеся начала в длинных сурах были способом привлечения внимания слушателей, когда сама форма зачина была условным знаком, несущим в себе определенную эмоциональную настроенность. То есть здесь нет противоречия между повторяемостью и необычностью, также как в древней поэзии, где обычность зачина не противоречила необычности обработки отдельных сюжетов и образов. Эмоциональное начало сразу создает необходимую эмоциональную атмосферу для дальнейшей проповеди, подготавливая слушателя к восприятию дальнейшего. Быстрая смена сюжетов, их контрастность создают эмоционально насыщенную атмосферу. Здесь воздействие идет не через разум, а через эмоцию. Встает вопрос: дошли ли до нас суры Корана в том виде, как их произнес «автор» и как их запомнили его слушатели, или же последовательность отдельных стихов была нарушена в многократной устной передаче и при неточной записи. Конечно, возможность точной передачи, пропуска или замены стихов существует. Однако, следует иметь в виду некоторые факты: во-первых, не следует исходить из современных представлений о человеческой памяти. Известно, что, например, сказители (и не только арабские) знали на память многие тысячи стихов, так как не имели возможности прибегать к записям, и даже после появления письменности возможности их памяти были огромны. К тому же изустно передавались не только стихи древнеарабских поэтов, но и установления древнего родового права, имевшего первостепенное значение в жизни общества. Да и сама древняя поэзия как бы дополняла эти законы, давала образец поведения для формирования человеческой личности. Таким образом, существовал устойчивый и многовековой навык точного запоминания и передачи. При этом, конечно, не исключается возможность искажения или замены, но все же такие случаи относительно редки. Очень интересен в этом отношении стих: «И если мы заменим одно ниспосланное нами слово другим, то Аллах лучше знает, что посылает». Известно, что сам Мухаммед при повторном произнесении одной суры невольно несколько изменял порядок стихов, и это тотчас же было замечено его слушателями. Возможно, что тут же на месте производились записи «на пальмовых листьях и бараньих лопатках». Таким образом, не следует преувеличивать возможности фальсификации такого важного документа. Даже если принять возможность различных искажений, то нельзя не отметить, что именно в таком виде Коран оказывал огромное влияние, и не только как «священная книга» религии, но и как литературный памятник, отдельные выражения которого стали пословицами, крылатыми выражениями. Многие признавали «красноречие» Корана, т.е. большую эмоциональную силу этой книги. Сам стиль Корана настолько индивидуален, что в кажущейся несвязанности стихов отдельных сур столько присущей именно ему логики, что, вероятнее всего, дошедшая до нас редакция, за исключением хронологического порядка сур, очевидно, является подлинной. Наиболее сильную часть Корана представляют краткие образы-сюжеты, где ярче всего заметно образное видением мира. Среди этих сюжетов особенно выделяются своеобразные панегирики-прославления Аллаха, единого Бога. Чем они особенно интересны? Здесь основным критерием добра, славы, могущества выступает, как и в джахилийской поэзии, природа. Мухаммад может сравнить могущество Бога с грозой, милость и щедрость – с обильным дождем, гнев – с землетрясением, а высшую мудрость он видит в «устройстве» верблюда или коня. Поэтому восхваления Бога даются через восхваление природы. Правда, она уже рассматривается здесь не как самодовлеющая сила, а как творение Бога. В суре «ал-Араф» величие Бога олицетворено в излюбленном образе доисламской поэзии – дожде. При этом используется как бы обратное доказательство: так же как Аллах оживляет дождем «мертвую землю» и «выводит из неё разные растения и плоды, он оживит и выедет мертвых в Судный день» (VII, 57). Основная идея Корана – идея о величии всемогущего единого Бога – передается также с помощью образа. Здесь выступает опят живой, конкретный образ могущества Бога, овеществленного в природе: «Аллаху принадлежит царствие на небесах и на земле, ему принадлежит власть над судьбой скорой. Или ты не видишь, что Аллах гонит облака, а потом вновь затягивает ими небо, а потом громоздит их в кучи, и ты видишь, как из них льется дождь…» (XVI, 42–45). В стихотворениях джахилийских поэтов природа заслоняет человека, который вливается в неё, рассматриваясь как её частица. В проповеди центром мироздания уже является человек. Вся природа создана именно для человека как мерило и доказательство величия и могущества Бога. Ведь именно человеку поклоняются ангелы, и лишь дьявол отказывается преклониться перед ним. И сюжет с поклонением ангелов человеку – один из постоянных сюжетов Корана, встречающийся во многих сурах. В Коране отражена определенная философская система. Если великолепные образы джахилийской поэзии скользят по поверхности явлений, не задевая их сущности, не пытаясь их объяснить, то в Коране мы видим попытку объяснения «вечных вопросов», которые волновали человечество с незапамятных времен: для чего создан человек и все мироздание, какова цель жизни человека и его судьба. Доисламские поэты попросту не ставили себе таких вопросов. А попытки философского осмысления действительности выступают в их стихах в виде афоризмов. Это, возможно, единственное различие, потому что во всем остальном проявляется сходство в эстетическом восприятии мира, которое не изменилось. Некоторые особенности прозаического творчества доисламских авторов также обнаруживаются в Коране. Как известно, в эпических сказаниях о подвигах арабских племен и отдельных героев соблюдался принцип точности в изложении материала (что характерно вообще для эпоса), точнее своеобразное сочетание точности с фантастичностью. С одной стороны, в сказании может подробно перечисляться, напр., количество воинов в дружине с подробной характеристикой и описанием внешности каждого из них. Что связано с желанием придать как можно больше правдоподобия повествованию. Причина этого в значимости, которую имели сказания в то время, когда они создавались, - это было стремление сохранить в памяти как можно более точно прошлое того или иного народа, селения, племени, а также и повлиять на действительность, умножить численность племени с помощью перечисления как можно большего количества его членов, примыслив сюда и несуществующих героев-соплеменников. Таким образом, здесь мнимая точность как нельзя более естественно сочетается с фантастичностью и в ситуациях, и в определении количества, возраста, внешности героев и т.д. Отголоски этого явления наблюдаются и в Коране, особенно в тех его частях, где имеется связное изложение библейских легенд – об Иосифе, Моисее, Соломоне. Однако наиболее разительный пример представляет сура, где изложение легенды о спящих отроках в пещере прерывается словами: «Вам скажут: «Их было пятеро, а шестой была собака, не зная точно их числа». И скажут еще: «Их было семеро, а собака была восьмая». Господь мой лучше знает, сколько их было… А пробыли они в своей пещере триста лет и еще девять» (XVIII, 22,25). О связи с эпическими сказаниями, о влиянии их стиля на коранические суры говорят особенности повествования о легендарных событиях, смыкающиеся с фантастической сказкой, напр., легенды о Соломоне, Александре Македонском и т.д. Здесь в специфической форме рифмованной прозы чувствуется эпическая плавность, широта повествования, характерная для героических сказаний (XVIII, 83–94) (XXVII, 16–22). Эпические повторы, ретардация, постепенное нагнетание интенсивности ощущается повсюду в Коране. Можно привести пример повествования, навеянного Библией, но получившего особый, легендарный колорит в арабской передаче: «И когда Ибрахима укрыла ночь, он увидел звезду и сказал: «Вот это мой господь1». Но когда она склонилась, он сказал: «Не хочу я божеством склоняющихся». А когда он увидел луну, поднимающуюся на небо, он сказал: «Вот мой господь!». Но когда она склонилась, он сказал: «Если господь мой не укажет путь, то буду я среди заблуждающихся». А когда он увидел солнце, поднимающееся на небо, он сказал: «Вот мой господь – этот больше всех!». Но когда оно склонилось, он вскричал: «О народ мой, я непричастен к числу идолам поклоняющихся» (VI, 76–78). В этом отрывке обращает на себя внимание эпическая «троица», характерная для всех видов фольклорных произведений. Постоянные образы Корана: прямой путь, истинный, верный путь; Райские сады, «в которых текут реки»; Грешники, «сердца и слух которых запечатаны Аллахом»… Мухаммед обращается в первую очередь к эмоциям своих слушателей, на которых легче всего было воздействовать не с помощью отвлеченный рассуждений о пользе благих дел и о вреде дурных, а путем конечных результатов добра и зла, олицетворенных в ярких образах ада и рая. Причем райское блаженство изображается всегда с помощью повторяющегося привычного образа – формулы о «садах, где текут реки», о праведниках, «которые будут восседать в шелковых зеленых одеждах, украсив себя золотыми и серебряными запястьями». Так же ярки и конкретны образы адских мук, где употребляются постоянные эпитеты «ужасные муки» или «великие муки» (реже: «унизительные муки», «жестокие муки» или «вечные муки»). Нередко в описании райского блаженства явственно ощущается влияние джахилийской поэзии, столь строго и безоговорочно осуждаемой в Коране. Время препровождение праведников в раю предстает как один из постоянных сюжетов доисламской поэзии – сюжет пирушки. И это у Мухаммеда, осудившего вино как наследие «безбожного язычества», настолько сильна была власть традиции. «А праведники будут в блаженстве утопать. На мягких ложах возлежать их будут поить чистым вином, кувшина сломав печать» (LXXXIII, 22–85). Так же сильна традиция джахилийской поэзии в коранических описаниях «чистых жен» – это, в сущности, обедненные и конспективно изложенные описания встречи с возлюбленной из насиба джахилийских поэтов, те же постоянные образы белокожих и чернооких красавиц, воспетых Имруулькайсом, Набигой и др. И все это при резко отрицательном отношении Мухаммеда к джахилийским поэтам, которых он считал выразителями языческого мировоззрения и против которых были направлены многие строки Корана, особенно в суре, где высеиваются поэты, «блуждающие по всем долинам и говорящие то, чего не делают» (XXVI, 224–226). В Коране нашел отражение и принцип контрастности образов (оппозиции сюжетов), также свойственный прежде всего джахилийской поэзии. Призывая своих соплеменников задуматься о своей судьбе, Мухаммед, нагнетая эмоциональную напряженность, прибегает к противопоставлению, помещая в оппозицию привычные образы, которые встречались и ранее (язычество – слепота, мрак, смерть; новая вера (ислам) – свет, жизнь): «Не сравнятся зрячий и слепой. Яркий свет и мрак ночной. Тень и палящий зной. Не сравнятся мертвый и живой» (XXXV, 19–22). То же можно сказать и о контрастных образах грешников, мучающихся в аду, и праведников, выглядывающих из райских садов и видящих в адском пламени своих прежних друзей-язычников (XXXVII, 50–55). Коран объединяет в себе прозу и стихи. И если в сознании слушателя времен Мухаммеда прозаическое повествование отождествлялось с жанром героического сказания и должно было нести основную сюжетную нагрузку, то стихотворная речь первоначально играла роль эмоциональной иллюстрации. Еще до отделения этих двух разновидностей художественной речи (проза и стих) существовал особый синкретический её вид, бытующий в песнях, боевых выкриках, заплачках и шаманских заклинаниях, – ритмическая или рифмованная проза, также простейший вид поэзии, вплотную смыкающийся с прозой и часто не выделяемый арабскими средневековыми авторами в стихотворную строку, – раджаз. Размер раджаз в течение многих веков был основным размером для разного рода экспромтов, донесений, песен; своеобразным летописным размером, употребляясь в повествованиях об истории народа или страны и т.д. Даже медицинские и грамматические справочники и лекции часто составлялись в форме раджазных стихов, т.е. этот размер рассматривался как смыкающийся с прозой, и поэтому большая часть сюжетных арабских стихов написана именно этим размероа. Раджаз считается арабами, и не без основания, самым древним размером. Источники донесли до нас множество примеров экспромтов в размере раджаз – радостных песен бедуинов при виде найденного колодца, воинских песен и т.д. Джахиз, говоря о присущем арабам красноречии, упоминает в первую очередь способность арабов к сочинению экспромтов в размере раджаз: «Они без труда и напряжения мысли могли складывать слова в раджаз в день битвы, или найдя колодец, или когда погоняют своих верблюдов…». Для раджаза характерна энергия, краткость, быстрая смена образов. Раджаз обычно состоит не из двух полустиший, а из одной короткой стоки, без цезуры. Вместе с тем в этом размере почти никогда не допускается перенос слов из одной строки в другую. Мысль должна быть исчерпана в одной строке. Этим отчасти объясняется большая эмоциональная насыщенность этого размера. Выводы: – закат старой языческой культуры – изменение характера восприятия мира (от стихийно-оптимистического мировоззрения, которое явственно ощущается даже в самых мрачных рассуждениях и афоризмах джахилийских поэтов до пессимистического восприятия мира и всей истории человечества как подготовки к дню Страшного суда) – сужение и обеднение образности, упрощение формы. Деятели культуры и литературы мусульманского средневековья постоянно обращались к Корану как к своеобразной сокровищнице сюжетов, и коранические сюжеты постоянно фигурируют и стихах и в прозе. И так же как в джахилийской поэзии их привлекает в Коране – эмоциональность, заключенная в лаконичных стихах; – эпическая наивность легенд; – искренность, контрастирующая с усложненной, насыщенной тропами и рассудочной образной системой.